Search results

1

Creating trauma. Symmetries and hostile takeovers of (the Jewish) trauma

100%

Chmielewska K.

Miscellanea Posttotalitariana Wratislaviensia

|

2017

|

vol. 6: TRAUMA KULTUROWA JAKO PALIMPSEST: (post)komunizm w kontekście porównawczym nowoczesności, totalitaryzmów i (post)kolonializmów

35-44

EN

In this study I take a closer look at the strategies of post-memory thanks to which the Polish culture tries to produce your own trauma of the Holocaust. The “trauma of a Polish by-stander” turns out in this context to be post-trauma created in order to assimilate, take over or relativise the Jewish trauma. The posttraumatic strategies chosen by me with the Holocaust in the background obviously are not the only responses of the Polish culture to the Holocaust. The palimpsestial overwriting the trauma with other narratives, a kind of post-trauma that aims at taking over trauma, usually, however, escape the field of traumatological studies, and it is time to describe them.

RU

В статье подробно рассмaтриваются стратегии, благодаря которым польская культура пытается создать собственную травму Холокоста. В этом контексте «травма польского зрителя» оказывается посттравмой, созданной для того, чтобы ассимилировать, перенять или релятивизировать еврейскую травму. Конечно, выбранные автором посттравматические стратегии, с Холокостом на заднем плане, являются не единственными ответами польской культуры на Холокост. Автор описывает своего рода постпамять, которая направлена на затенение травмы, как правило, выходит из области исследований травм.

2

Narrative postmemories. The relationship between postmemory and narrative in „ Kica Kolbe’s Aegeans” and „ The Snow in Casablanca”

84%

Gjorgjieva Dimova M.

Miscellanea Posttotalitariana Wratislaviensia

|

2017

|

vol. 6: TRAUMA KULTUROWA JAKO PALIMPSEST: (post)komunizm w kontekście porównawczym nowoczesności, totalitaryzmów i (post)kolonializmów

179-190

EN

Starting from Marianne Hirsch’s thesis that the notion of postmemory can be generalised in various contexts of traumatic transfer, this paper aims to examine the interpretive validity of this concept in relation to the so-called Aegean Theme in Macedonian literature, which encompasses collective trauma caused by the exodus of Macedonians from Greece during the Greek Civil War (1944–1949). The paper focuses on two works — Egejci and Snegot vo Kazablanka by Macedonian authoress Kica Kolbe, a member of the so-called postgeneration. Considering that both books are of different genres (an autobiography and a novel), the analysis is to offer a comparative presentation of the narrative conventions involved in the affirmation of their postmemorial dimension present in: the variant of postmemory, the elements of secondariness and of mediativeness of postmemory, as well as the postmemorial relation to the past through imagination, projection and creation.

RU

Основываясь на тезисе Марианны Хирш о том, что понятие постпамять можно обобщить в различных контекстах травматического переноса, в данной статье мы ставим перед собой цель дать обоснование для использования понятия постпамять, относительно, так называемой эгейской темы в македонской литературе, т.е. темы коллективной травмы, вызванной исходом македонцев из Греции во время Гражданской войны в Греции (1944–1949). Предметом анализа являются два произведения Эгейцы и Снег в Касабланке македонского автора Кицы Кольбе, принадлежащего к так называемому постпоколению. Принимая во внимание тот факт, что книги разные по жанру — автобиография и роман — мы предлагаем сравнительный анализ данных произведений на уровне именно аспекта постпамяти, присуствующего в данных произведениях в виде собственно постпамяти, во второстепенных элементах, так или иначе касающихся постпамяти к прошлому через воображение, проекции и творчество.

3

Pamięć o Wielkim Terrorze we współczesnej literaturze dziecięcej (na przykładzie Breaking Stalin’s "Nose Eugena" Yelchina)

67%

Kamińska-Maciąg S.

Przegląd Rusycystyczny

|

2020

|

issue 3 (171)

RU

Память о Большом терроре в современной литературе для детей (на материале Сталинского носа Евгения Ельчина) Мотив Большого террора присутствует в произведениях русской литературы для детей и молодежи (не только в современных, но также изданных в советское время). После падения коммунистического режима возросла потребность в новой оценке и ревизии прошлого, появилось желание прислушаться к голосам жертв сталинского режима. Однако, когда книга Евгения Ельчина Сталинский нос (изначально издана на английском языке в США), была переведена на русский и опубликована в России в 2013 году, она вызвала громкую, не утихающую до сегодняшнего дня публичную дискуссию, в которой слышались голоса, называющие книгу «антироссийской». В статье обращается внимание на способ освещения в русской литературе для детей темы Большого террора, которая анализируется с перспективы теории памяти и постпамяти. Предпринята попытка ответить на вопрос, почему небольшая по объему книга спровоцировала немало споров и полярных мнений среди взрослых читателей в России.

EN

The memory of the Great Terror in contemporary children's literature (based on the Eugen Yelchin's story Breaking Stalin's Nose) Even though the motif of the Great Terror is present in Russian literature for children and the youth (not only contemporary, but also that published during the period of the Soviet Union), one could assume that after the fall of communism the need to re-evaluate and revalue the past, and at the same time giving a literary voice to the victims of the Stalinist regime, will increase. However, when Eugen Yelchin's book Breaking Stalin's Nose, first released in English in the USA, was translated and made available in print in Russia in 2013, its reading triggered a loud and ongoing public discussion, including voices calling it "anti-Russian". Therefore, in this article I draw the reader's attention to how the subject of the Great Terror was and is present in Russian children's literature. Analyzing it (using the motifs from Breaking Stalin's Nose as an example) from the perspective of memory and post-memory theory, I would like to point out why one short novel for children provoked so many extreme opinions among adult readers around the world.

PL

Pomimo, że motyw Wielkiego Terroru obecny jest w rosyjskiej literaturze dla dzieci i młodzieży (nie tylko współczesnej, ale również tej wydawanej w okresie istnienia Związku Radzieckiego), to można by przypuszczać, że po upadku komunizmu potrzeba ponownej weryfikacji oraz rewaloryzacji przeszłości, a przy tym oddania literackiego głosu ofiarom stalinowskiego reżimu, wzrośnie. Jednakże, kiedy książka Eugena Yelchina pod tytułem Breaking Stalin’s Nose, oryginalnie wydana w języku angielskim w USA, została przetłumaczona i udostępniona drukiem w Rosji w 2013 roku, jej lektura wywołała głośną i trwającą do dnia dzisiejszego publiczną dyskusję, pośród której pojawiły się głosy nazywające powieść „antyrosyjską”. Dlatego też, w niniejszym artykule zwracam uwagę czytelnika na to, w jaki sposób temat Wielkiego Terroru był i jest obecny w rosyjskiej literaturze dziecięcej. Analizując go (na przykładzie motywów zawartych w powieści Breaking Stalin’s Nose) z perspektywy teorii pamięci i postpamięci pragnę wskazać dlaczego jedna krótka powieść dla dzieci, sprowokowała tak wiele skrajnych opinii pośród dorosłych czytelników na całym świecie.

4

Czarna dziura (Siergiej Lebiediew "Granica zapomnienia")

67%

ZYWERT A. M.

Przegląd Rusycystyczny

|

2020

|

issue 3 (171)

RU

Роман Сергея Лебедева Предел забвения (2010) вписывается в литературное направление (очень важное с точки зрения литературы постпамяти) т.н. семейного романа. На примере истории судьбы героя-рассказчика пытающегося раскыть настоящую тождественность своего «дедушки», Лебедев показывает, что «непроработанная» память – это темя все время живая, поскольку до сих пор в большинстве соременных русских семей промолчивается неудобные факты из биографий родственников (или даже вычеркивается их из генеалогии) во имя идущего сверху приказа табуизации ошибок и травм. Он указывает,что нажим на забвение содает в сознании молодого поколения дыру и одновременно укрепляет т.н. репресийное сознание. В этом контексте основной проблемой является вопрос о состоянии русского народа в ситуации сознательного вытеснения из сознания части собственной истории.

EN

Sergei Lebedev’s novel entitled Oblivion (Предел забвения, 2010) belongs to the (highly important in the context of the post-memory literature) tradition of the so-called generational novel. On the example of the character-narrator’s story full of struggling to learn the true identity of his “grandfather” Lebedev shows that difficult and unprocessed memory amounts to an important up-to-date problem. It is so because in most contemporary Russian families the inconvenient facts from the past remain unvoiced (or the infamous relatives disappear from the family tree) due to overwhelming tabooing of mistakes and traumas. It is indicated that the general approval (sometimes even emphasized) of oblivion creates a hole in the youngest generation’s consciousness and strengthens the so-called repressive awareness. In this context the state of the Russian nation in the face of the conscious suppression of elements of its own history becomes a major issue.

PL

Powieść Siergieja Lebiediewa Granica zapomnienia (Предел забвения, 2010) wpisuje się w nurt (niezwykle istotny z punktu widzenia literatury postpamięci) tzw. powieści rodzinnej/generacyjnej. Na przykładzie historii bohatera-narratora próbującego odkryć prawdziwą tożsamość przyszywanego dziadka, Lebiediew pokazuje, że trudna i nieprzepracowana pamięć - to temat wciąż żywy, bo nadal w większości współczesnych rodzin rosyjskich przemilcza się niewygodne fakty z biografii krewnych (bądź w ogóle usuwa się ich z genealogii) w imię odgórnego nakazu tabuizacji błędów i traum. Wskazuje, że odgórne przyzwolenie, a nawet opresyjny nacisk na niepamięć stwarza wyrwę w świadomości najmłodszego pokolenia i jednocześnie utrwala tzw. świadomość represyjną. w tym kontekście podstawowym problemem jest kondycja narodu rosyjskiego w obliczu świadomego wyparcia ze świadomości części własnej historii.

5

К вопросу постпамяти в романе Сергея Лебедева «Люди августа»

67%

Zywert A. M.

Przegląd Rusycystyczny

|

2022

|

issue 4

96-113

RU

Настоящая статья посвящена анализу романа Сергея Лебедева, Люди августа (2016) в контексте категории постпамяти. Находящееся в центре нашего внимания произведение– это третья попытка автора осмыслить прошлое, на этот раз в контексте знаковых для России событий 1991 года – своего рода пограничной ситуации, которая превращается в импульс к борьбе за будущее (в том числе и собственное). Но, как показывает Лебедев, поскольку, независимо от политических обстоятельств, история все время повторяется, то травматичный императив поиска «забытых» мертвых становится основной «сюжетной линией» следующих поколений. Политика нынешней, вновь безальтернативной власти, предпочитающей утилитарное, а не церемониальное отношение к мертвым и поддерживающей «советскость», обрекает Россию на парадоксальное бытие-небытие, бесконечное травматическое пребывание в «немой» памяти без возможности вновь обрести свою идентичность.

PL

Niniejszy artykuł jest poświęcony analizie powieści Siergieja Lebiediewa, Ludzie sierpnia (2016) w kontekście kategorii postpamięci. Znajdujący się w centrum naszej uwagi utwór – to trzecia próba autora zrozumieć przeszłość, w tym przypadku w kontekście ważnych dla Rosji wydarzeń 1991 roku – swego rodzaju sytuacji granicznej, która przekształca się w impuls do walki o przyszłość (także własną). Ponieważ jednak, jak wskazuje Lebiediew, niezależnie od warunków politycznych, historia wciąż się powtarza, to traumatyczny imperatyw poszukiwania „zapomnianych” martwych jest podstawową „fabułą” kolejnych pokoleń. Polityka aktualnej, niezmiennie bezalternatywnej, władzy, preferującej bardziej utylitarne, niż ceremonialne traktowanie zmarłych i wspierająca „radzieckość”, skazuje Rosję na paradoksalne bycie-nie-bycie, niekończące się traumatyczne trwanie w „niemej” pamięci bez możliwości odzyskania tożsamości.

EN

This article is devoted to the analysis of Sergei Lebedev's novel The People of August (2016) in the context of postmemory. The work is focused on the writer's third attempt to comprehend the past, this time in the context of the landmark events of 1991 for Russia – a kind of border situation that turns into an impulse to fight for the future. But, unfortunately, as Lebedev shows, regardless of political circumstances, history repeats itself all the time. Hence, the traumatic imperative of searching for the "forgotten" dead becomes the main "storyline" of next generations. The policy of the current, once again uncontested authorities, which prefers a utilitarian rather than ceremonial attitude to the dead and supports "Sovietism", condemns Russia to, paradoxical being-non-being, endless traumatic remaining in the "mute" memory without the possibility of regaining its own identity.

6

Kresy, bezkresy, bezkresowisko

67%

Krakowiak M.

Wschodni Rocznik Humanistyczny

|

2020

|

vol. XVII (2020)

|

issue 3: Dwór w Rzeczypospolitej i państwach ościennych, pod red. Artura Goszczyńskiego i A. Selina

287-303

PL

W artykule analizowana jest kwestia wieloznaczności pojęcia „kresy” w języku i kulturze polskiej. Tytułowe „kresy” oznaczają zarówno obszar geograficzny (nie do końca dookreślony i zmienny z powodów historycznych, co powoduje dodatkowe komplikacje znaczeniowe), jak i obszar emocji: budowania mitologii kresowej, odczuwania nostalgii, sentymentów oraz resentymentów. Równie niejednoznaczne, jak w przypadku „kresów”, jest rozumienie pojęcia „literatura kresowa”. W artykule przybliżono reprezentatywny wybór zróżnicowanych przykładów tekstów, które można zaliczać do takiej grupy. Ostatnia część tekstu dotyczy problemów i sporów metodologicznych, na które wskazują badacze zagadnienia „kresów” w kulturze polskiej.

EN

The article analysis the problem of ambiguous term „borderland” in Polish language and culture. The “borderland” in the title means both geographic territory (not precisely defined and variable due to historical reasons what additionally complicates the meaning) and the land of emotions: building mythology, creating nostalgic feelings and sentiments. Different meaning also concerns the term “borderland literature”. The article presents representative examples of various texts, belonging to this group. The last part of the article refers to the problems and methodological polemics, pointed by explorers of “borderland” subject in Polish literature.

RU

В статье анализируется проблема неоднозначности термина «окраины - кресы» в польском языке и культуре. Титульные «окраины» означают как географическую область (не полностью определенную и изменяемую по историческим причинам, что вызывает дополнительные семантические сложности), так и область эмоций: построение пограничной мифологии, чувство ностальгии, сантиментов и негодования. Понятие «кресовая литература» столь же неоднозначно, как и в случае слова «кресы». В статье представлена репрезентативная подборка различных примеров текстов, которые могут быть включены в эту группу. Последняя часть текста посвящена методологическим проблемам и спорам, обозначенным исследователями проблемы «кресов» в польской культуре.

7

Dorastanie naznaczone traumą historii. Kilka refleksji nad powieściami Jiříego Kratochvila „Uprostřed nocí zpěv” i Magdaleny Tulli „Włoskie szpilki”

67%

Żygadło-Czopnik D.

Miscellanea Posttotalitariana Wratislaviensia

|

2017

|

vol. 6: TRAUMA KULTUROWA JAKO PALIMPSEST: (post)komunizm w kontekście porównawczym nowoczesności, totalitaryzmów i (post)kolonializmów

245-256

EN

The process of political change began in Czechoslovakia at the end of 1989, a few months after the so-called Polish Round Table Talks, and after the events in Hungary, East Germany or Bulgaria, foretelling the political transformations in those countries. Poles and Czechs are nations steeped in history, whose rhythm is defined by traumas, many of which still await their artistic disarmament. Czech history is completely different than that of Poles. As a result of the tangled history, Czech and Polish national identities are not fully defined. The key objective of the proposed paper is to examine how the contemporary Polish and Czech writers confront their totalitarian heritage. We would like to focus on the works of a Moravian author Jiří Kratochvil (b. 1940 in Brno), who is undervalued and barely known in Poland, and of a Polish writer Magdalena Tulla (b. 1955). As a matter of fact, Jiří Kratochvil was truly discovered in the Czech Republic only after November 1989.

RU

Процесс политических преобразований начался в Чехословакии в конце 1989 года, спустя несколько месяцев после польских переговоров т. наз. круглого стола и после событий в Венгрии, ГДР или Болгарии, которые предвещали политико-режимные трансформации в этих странах. Поляки и чехи — это народы, погруженные в историю, а ее ритм в польском и чешском мышлении диктуют травмы. Многие из них еще предстоит обезвредить при помощи инструментов искусства. Чешская история во многом отличается от нашей. По причине непростой истории чешская и польская национальные идентичности не получили своего четкого определения. Основной целью предлагаемого доклада является исследование того, как современные польские и чешские писатели сводят счеты с тоталитарным наследием. Главное внимание будет уделено творчеству моравского писателя Иржи Кратохвила (1940 г.р., Брно), автора малоизвестного в Польше, а также польской писательницы Магдалены Тулли (1955 г.р.). Иржи Кратохвил и в самой Чехии приобрел признание только после ноября 1989 года.

8

„Między nieobecnością a utratą”. Trauma blokady Leningradu i jej echa (na materiale utworów Natalii Krandijewskiej-Tołstoj oraz Tatiany i Natalii Tołstoj)

67%

Pawletko B.

Miscellanea Posttotalitariana Wratislaviensia

|

2017

|

vol. 6: TRAUMA KULTUROWA JAKO PALIMPSEST: (post)komunizm w kontekście porównawczym nowoczesności, totalitaryzmów i (post)kolonializmów

257-268

EN

There is no denying that the contemporarily revealed truth about the siege of Leningrad is fitted in, citing Dominick LaCapra findings, two coupled terms, i.e. absence and loss. The tension between them concerns not only the witnesses, but also the next generations, which try to recover the memory on behalf of their loved ones. The category of postmemory created by Marianne Hirsch will be employed as a base to the specificity of the reception and presentation of “inherited experience” of the siege by the representatives of third generation. Literary works by Tatyana Tolstaya and her sister Natalia will be analyzed, where, as it turns out, the echoes of the siege sound not accidentally; the background is created by the oeuvre and attitude of their grandmother, Natalia Krandiyevska-Tolstaya. What does this remarkable literary cross-generational relation bring? Is it only an expression of memory, or maybe it is an attempt to confront traumatic events of the past? One thing goes without saying: the presence of the siege in the works of postmemory is a proof of inexhaustibleness, but mostly of not dealing with, not settling up this experience not only in the life of particular families but, most of all, within Russian literature.

RU

В современные исследования блокады Ленинграда вписываются, ссылаясь на труды Доминика ЛаКапра, два параллельных понятия, т.е. отсутствие и утрата. Особенным напряжениям между ними подвергаются не только свидетели, но и следующие поколения пытающихся восстанавливать память о блокаде от имени своих родных. Кроме того, очередной исходной точкой по отношению к специфике приема и представления „перенятого опыта” блокады представителями третьего поколения послужит категория постпамяти Марианны Хирш. Предметом анализа будут произведения Татьяны Толстой и ее сестры Натальи, в которых эхо блокады, как известно, появляется неслучайно, поскольку фон образует творчество и жизненный путь их бабушки, Натальи Крандиевской-Толстой. Что несет с собой этот необыкновенный, литературный, межпоколенческий диалог? Является ли он лишь выражением памяти, или, может быть, это скорее всего попытка конфронтации с травматическим прошлым? Одно не подлежит сомнению присутствие блокадной темы в мемориальных произведениях это свидетельство ее неисчерпаемости, но прежде всего сигнал, что травматический опыт еще недостаточно проработан не только в случае конкретных семей, но и в области современной русской литературы.

Refine search results

4 Miscellanea Posttotalitariana Wratislaviensia

3 Przegląd Rusycystyczny

1 Wschodni Rocznik Humanistyczny

1 Chmielewska K.

1 Gjorgjieva Dimova M.

1 Kamińska-Maciąg S.

1 Krakowiak M.

1 Pawletko B.

1 ZYWERT A. M.

1 Zywert A. M.

1 Żygadło-Czopnik D.

1 2022

3 2020

4 2017

Creating trauma. Symmetries and hostile takeovers of (the Jewish) trauma

Narrative postmemories. The relationship between postmemory and narrative in „ Kica Kolbe’s Aegeans” and „ The Snow in Casablanca”

Pamięć o Wielkim Terrorze we współczesnej literaturze dziecięcej (na przykładzie Breaking Stalin’s "Nose Eugena" Yelchina)

Czarna dziura (Siergiej Lebiediew "Granica zapomnienia")

К вопросу постпамяти в романе Сергея Лебедева «Люди августа»

Kresy, bezkresy, bezkresowisko

Dorastanie naznaczone traumą historii. Kilka refleksji nad powieściami Jiříego Kratochvila „Uprostřed nocí zpěv” i Magdaleny Tulli „Włoskie szpilki”

„Między nieobecnością a utratą”. Trauma blokady Leningradu i jej echa (na materiale utworów Natalii Krandijewskiej-Tołstoj oraz Tatiany i Natalii Tołstoj)