Search results

1

Únorová revoluce v Petrohradě v deníku hraběte Alexeje Bobrinského

100%

Vydra Z.

Slovanský přehled: historická revue pro dějiny střední, východní a jihovýchodní Evropy (Slavonic Review: Review for Central, Eastern and Southeastern European history)

|

2015

|

vol. 101

|

issue 2

387-414

EN

This article combines an edition of a primary archival source, part of Count’s Alexei Alexandrovich Bobrinsky’s (1852–1927) diary, with an introductory study. Count Bobrinsky was among the richest Russian noblemen, and he held important positions in the aristocratic local government and the state administration (Minister of Agriculture in 1916). He was also a deputy of the State Duma (1907–1912) and a member of the State Council (1912–1917). Bobrinsky kept a diary from an early age and continued writing it for much of his life (he began in 1863 and the latest entries are from 1917). The complete diaries are preserved in the Bobrinsky family archive in the Rossiiskii Gosudarstvennyi Arkhiv Drevnikh Aktov (RGADA) in Moscow. This edited and translated diary is of interest to scholars for its depiction of the events of the February Revolution of 1917 in Petrograd. The section on the February Revolution was recorded in a special book, and thus constitutes a discrete unit. This diary offers a micro-historical view of daily events in the capital, with Bobrinsky’s comments on the political situation. It is a useful source for study of the family networks and social ties among the Russian aristocracy.

2

„Cesarstwo u schyłku wielkiego konania…” (Nicky, Alix, Grigorij i inni w dziennikach, listach, telegramach, wspomnieniach). Cz. I i II

58%

Klimowicz T.

Slavica Wratislaviensia

|

2019

|

vol. 169

23-55

EN

“The Empire at the end of the decadent days…” (Nicky, Alix, Grigori, and others in journal entries, letters, telegrams, memoirs): Parts I and II The first part of the essay is an attempt to identify the primary motivating factors for the February Revolution (and, consequently, the Bolshevik coup) and the abdication and execution of the last Romanov ruler. In this part, I have discussed a handful of the most often advanced hypotheses of various credibility — from those formulated by historians, historians of ideas, sociologists, and political scientists (protracted warfare, rising dissatisfaction of Petrograd “line standers”, incompetence of the political elites, continuing desacralization of the ruler figure, a process set in motion during the reign of Tsar Alexander II), up to those widely considered irrational, shrouded in mysticism or conspiracy-minded (the curse of the Ides of March, the unearthing of Lermontov’s prophecy, Rasputin’s last will and testament, and the machinations of “The Grand Orient of Russia’s Peoples” masonic lodge). My attention, however, has been focused primarily on the egodocuments important for the understanding of the empire’s decline and erosion — the journals and correspondence of Nicholas II and Alexandra Feodorovna. The second part of the essay focuses primarily on the appearance (or its lack) of the February and October events in the journals of Russian writers (including Bunin, Gippius, Ivnev, Korolenko, Kuzmin, Blok, Chukovsky, Merezhkovsky). All of them (rather than only those that suffered the regime’s repressions) shared a lack of compassion or empathy for the overthrown monarch, a dislike (sometimes turning into outright hatred and hostility) of the Bolsheviks, and a proclivity for mourning pre-Revolutionary Russia, a feeling of having witnessed the collapse of a prior, better world. The new (definitely not brave) — built by peasants clad in military garb, “the pale, tall Barbarians”, and mobs running rampant through post-October streets of Moscow and Petrograd — had a gloomy, hostile face of the “boor”, the “troglodyte”, who had nothing in common with the bucolic, paper characters of Turgenev or Tolstoy, and rather resembled clones of the inhabitants of Bunin’s apocalyptic The Village. In the conclusion, I have discussed the possible reasons behind Vladimir Putin’s decision to abandon the idea of official state celebrations of the centenary of the events of February and October of 1917.

RU

„Pимский мир периода упадка…” (Ники, Аликс, Григорий и другие в дневниках, письмах, телеграммах, воспоминаниях) Первая часть эссе представляет собой попытку назвать главные причины Февральской революции и охарактеризовать некоторые ее последствия: большевистский переворот, отречение от престола и казнь последнего императора из династии Романовых. Я привел несколько чаще других выдвигаемых по этому поводу гипотез с разным уровнем достоверности — начиная с тех сформулированных в публикациях историков, историков идей, социологов, политологов (продолжающаяся война, нарастающее недовольство „людей из очередей” в Петрограде, некомпетентность политической элиты, усиливающийся с времен царствования Александра II процесс десакрализации монарха), а заканчивая иррациональными, окутанными мистикой, иногда остающимися в кругу теорий заговора (зловещее проклятие мартовских ид, вышедшее из забвения Предсказание Лермонтова, завещание Распутина, козни масонской ложи „Великий Восток Народов России”). Однако свое внимание я сосредоточил прежде всего на эгодокументах необходимых для лучшего понимания процесса эрозии империи — дневниках и переписке Николая II и его супруги Александры Федоровны. Во второй части я писал в основном о при/от/сутствии февральских и октябрьских событий в дневниках русских писателей (в том числе Бунина, Гиппиус, Ивнева, Королен ко, Кузмина, Блока, Чуковского, Мережковского). Объединило их отсутствие сострадания, эмпатии для свергнутого с престола царя (не только у репрессированных режимом), негативное (иногда переходящее в ненависть, враждебность) отношение к большевикам и всеобщее оплакивание дореволюционной России, чувство потери старого мира. У нового (но не дивного) — создаваемого крестьянами в военной форме, „варваров роями”, „чернью” на послеоктябрьских улицах Петрограда и Москвы — было угрюмое, недружелюбное лицо „хамов”, „пещерных людей”, которые не имели ничего общего с идиллическими, бумажными персонажами вымышленными Тургеневым или Толстым, а, скорее, были клонами героев, населяющих апокалиптическую Деревню Бунина. Наконец, я упомянул о причинах, по которым Владимир Путин отказался от торжественного празднования сотой годовщины Февраля и Октября.

3

Obchody Międzynarodowego Dnia Kobiet w Rosji w latach 1913–1991

58%

Goworko-Składanek B.

Czasopismo Naukowe Instytutu Studiów Kobiecych

|

2017

|

issue 2(3)

58-73

PL

Po raz pierwszy Dzień Kobiet był obchodzony w Petersburgu w 1913 r. Dopiero w 1921 r. na mocy decyzji II Komunistycznej Konferencji Kobiet postanowiono uczcić Międzynarodowy Dzień Kobiet w dniu 8 marca. Nowe święto zostało ustanowione na cześć udziału kobiet w demonstracji w Petersburgu w dniu 23 lutego (8 marca) 1917 r. Od 1922 r. 8 marca był obchodzony jako święto proletariackie, skupiające się wokół Rosyjskiej Partii Komunistycznej (bolszewickiej), związków zawodowych i haseł budowania nowego ładu społecznego. W dwudziestą rocznicę zakończenia Wielkiej Wojny Ojczyźnianej 8 marca został uznany dniem wolnym od pracy na mocy dekretu Prezydium Rady Najwyższej ZSRS. Do czasu pierestrojki państwowym obchodom dnia 8 marca towarzyszyły hasła polityczne. Po upadku Związku Sowieckiego dzień 8 marca pozostał na liście dni świątecznych Federacji Rosyjskiej i zarazem dniem wolnym od pracy.

EN

International Women’s Day was celebrated for the first time in St. Petersburg in 1913. It was only after the 2nd Communist Women’s Conference’s decision in 1921 to proclaim March 8th International Women’s Day. The new holiday was established in honor of the women’s participation in a demonstration in St Petersburg on the 8th of March 1917. From 1922 it was celebrated as a proletarian feast, closely tied to the Russian Communist Party (Bolsheviks) and trade unions with their slogans on building a new social order. On the 20th anniversary of the end of the Great Patriotic War, the Presidium of the Supreme Soviet of the USSR declared the 8th of March as work free day. By the time of perestroika, the state celebrations of International Women’s Day were accompanied by political propaganda. After the fall of the Soviet Union, the 8th of March remained on the list of official public holidays of the Russian Federation.

Refine search results

1 Czasopismo Naukowe Instytutu Studiów Kobiecych

1 Slavica Wratislaviensia

1 Slovanský přehled: historická revue pro dějiny střední, východní a jihovýchodní Evropy (Slavonic Review: Review for Central, Eastern and Southeastern European history)

1 Goworko-Składanek B.

1 Klimowicz T.

1 Vydra Z.

1 2019

1 2017

1 2015

Únorová revoluce v Petrohradě v deníku hraběte Alexeje Bobrinského

„Cesarstwo u schyłku wielkiego konania…” (Nicky, Alix, Grigorij i inni w dziennikach, listach, telegramach, wspomnieniach). Cz. I i II

Obchody Międzynarodowego Dnia Kobiet w Rosji w latach 1913–1991