Full-text resources of CEJSH and other databases are now available in the new Library of Science.
Visit https://bibliotekanauki.pl

Results found: 14

first rewind previous Page / 1 next fast forward last

Search results

help Sort By:

help Limit search:
first rewind previous Page / 1 next fast forward last
1

Film czechoslowacki odnaleziony

100%
Szymański K.
Kwartalnik Filmowy
|
2011
|
issue 75-76
323-330
EN
Szymański argues that the Polish edition of Peter Hames’ Czechoslovak New Wave might, finally, make one of the most important movements in the history of world cinema, widely known and recognized in Poland. The structure of the monograph is based on the analysis of work of individual directors, including those of the older generation and responsible for the creation of so called First Wave. The history of the movement is shown in the full splendor of social, political, cultural and economic contexts of the time, and in relation to earlier and later achievements of the Czechoslovak cinematography. Hames is opposed to presenting the New Wave as a phenomenon which is only a reflection of the trends in the West, and stresses the national traditions and sources of its development. He considers the variety of creative stances, and consequently a great variety of the resulting films to be the characteristic feature of the movement, that hides one unifying feature – namely the aim for the autonomy of the art and its anti-totalitarian character.
2
Content available remote

Temat w poszukiwaniu autora

100%
Szymański K.
Studia Filmoznawcze
|
2011
|
vol. 32
227-245
EN
The history of film poster in Poland – one of the most interesting phenomena in Polish art of the second half of the twnetieth century, so far has not been properly documented and described. The reviewed book approaches to fill this gap and be the first comprehensive „outline of the history of film posters in Poland”. More than 500 color posters reproductions are valuable part of the book (although the selection criteria raise concerns). Unfortunately, the vast number of factual errors and the lack of sceintific apparaturs, disqualifies the book as a source of reliable information. The paradox of this book is that the most glorious period of the reviewed subject – decades between the 1940s and 1960s, has been treated casually, unlike other, not so developed periods. The author does not explain what was the specificity and strenghth of the Polish „school” of the film poster. There is no information regarding the reception of posters (e.g. international awards) and the comparison between polish art of that time and the global tendencies.
3
Publication available in full text mode
Content available

Dwa filmowe epizody z życia Allana Charlesa Elgarta

100%
Szymański K.
Studia z Dziejów Rosji i Europy Środkowo-Wschodniej
|
2022
|
vol. 57
|
issue 1
133-158
EN
The article, based on archival sources, is devoted to Allan Charles Elgart, an American who in the mid-1960s decided to study film directing in the country from behind the Iron Curtain.
PL
Oparty na źródłach archiwalnych artykuł poświęcony jest Amerykaninowi Allanowi Charlesowi Elgartowi, który w połowie lat sześćdziesiątych XX w. postanowił studiować reżyserię filmową w kraju zza „żelaznej kurtyny”.
4
Publication available in full text mode
Content available

Degeneration of the Homosexual Phantasm in Normalised Czechoslovak Cinema: From Václav Krška’s The False Prince (1956) to Stanislav Strnad’s The Bronze Boys (1980)

100%
Szymański K.
Studia z Dziejów Rosji i Europy Środkowo-Wschodniej
|
2017
|
vol. 52
|
issue 2
PL
Degeneration of the Homosexual Phantasm in Normalised Czechoslovak Cinema: from Václav Krška’s The False Prince (1956) to Stanislav Strnad’s The Bronze Boys (1980)AbstractThe author – inspired by the notion of “phantasm” as proposed by Maria Janion, and using the concepts of, among others, German Ritz (the poetics of inexpressible homosexual desire and “complex of corporality”), Marc Ferro (film as a symptom revealing the “hidden side” of power and society) and Michel Foucault (“arrangement of sexuality”) – examines the attitude of Czechoslovak cinema towards male nudity and sexuality in a broader context of socio-political history and filmmaking in Czechoslovakia after the Second World War.An analysis, centred on two films: the Labakan (The False Prince) by Václav Krška (1956), and Kluci z bronzu (Boys of Bronze) by Stanislav Strnad (1980), is to comparatively examine how homosexual phantasms were sublimated and transferred to the screen in two historical moments – in the second half of the fifties, i.e. when the country was going out of the Stalinist and socialist realism period, and at the turn of the eighties, that is in the middle of the period of normalization and the regime of Gustáv Husák. The main purpose of the analysis is to examine a symptomatic change in quality – called by Szymański as “degeneration” – of the way in which homosexual imaginations were disclosed and functioned in films, that reflected their appropriation, “reorientation” and exploitation by the totalitarian authorities.In the rich literary, dramatic and film achievements of Krška we find many homosexual “hidden signals” as well as clear connotations and indications, expressing themselves in, among other things, spectacularization and erotization of the male body, a peculiar construct of protagonists-outsiders, questioning of gender stereotypes, stylisation modelled on antiquity, oriental or expressionistic one, etc. Special place in his creativity is occupied by the Czechoslovak-Bulgarian film super-production titled Labakan (The False Prince), in which the adaptation of the fairy tale about a tailor’s apprentice who wanted to take the place of the vizier’s son became for the director a vehicle for his personal, author’s commentary. The homosexual (homotextual) character of Krška’s film reveals itself in its transgressive plot open to a “double reading”, in its specific pansexuality and the “complex of male corporality”, governed by the logic of covetous look, and in the paracamp aesthetic associated today with queer style. In Szymański’s opinion, the materialization of homosexual phantasms on the screen offered both for the author and the spectators an area of freedom and “artistry of life”: on the one hand it offered them shelter and was an escape from the oppressive cultural reality, on the other – it was becoming the means to contest and the practice of resistance to the heteronormative and totalitarian world.Whereas a barracks-sports farce titled Kluci z bronzu (Boys of Bronze) by Stanislav Strnad belongs to a bigger group of films which in this popular form were taking up the subject of exceptional and unique on the world scale events – Czechoslovak Spartakiads, with their most spectacular part in the form of mass gymnastic compositions performed at the Strahov Stadium in Prague. The fictional history of soldiers, who – overcoming their limitations and reverses of fortune, were preparing a composition of artistic gymnastics for the Spartakiads, was combined with documental shots of the real performing sports compositions at the Strahov in 1980. It inscribes into the normalized film “formats”, that is the tested and “patented” stylistic and genre formulas used by the authorities as “soft” means of propaganda and indoctrination. The way in which Strnad presents military and sport homosocial relations, together with a domination in the film of the element of masculinity and the specific “complex of male corporality”, imply some special interrelation between the erotisation of the male body, ideological directives, and political needs. What is more, according to Szymański, they also indicate that the purpose of the communist authorities was not only the “standard” creation and propagation of “appropriate” models of “real” masculinity, but also such shaping of male corporality and eroticism that they would support the existing political order instead of subverting it, and replicate the normalized “arrangement of sexuality”.In this context the author looks closely at the Spartakiada’s mass gymnastic exercises demon-strated by male gymnasts, and especially at the hugely popular shows performed by almost fourteen thousand of half-naked soldiers, which were an unprecedented in the communist public space celebration of male physicality and sensuality, characterised by special idealisation and aestheticisation, outstanding choreography and spectacular figures of the performers, erotic dialectics of clothes and nudity, and the condensation of tension which was gradually and sophisticatedly built.In these shows, the instrumentalisation of gender and eroticism, characteristic of Spartiakiads in general, was followed by the instrumentalisation of codes of homosexual look and desire, neutralisation of inversive connotations – were harnessed for the use of normalization.Homosexual phantasms which in the time of Krška could have been a stimulant of personal expression and practice of opposition, and at least an internal shelter and refuge, twenty years later were appropriated, manipulated and instrumentalised by the communist authorities, becoming part of their system normalizing procedures, a tool for ordering or “arranging sexuality” in accordance with political lines, and an instrument of self-totalitaring and self-harnessing actions. Дегенерация гомосексуального фантазма в нормализованном чехословацком кинематографе. От «Лабакана» Вацлава Кршки (1956) до «Парней из бронзы» Станислава Стрнада (1980) Аннотация Вдохновившись понятием «фантазма» в понимании Марии Янион, а также пользуясь концепциями, между прочим, Германа Ритца (поэтика невысказанного гомосексуального влечения и «комплекс телесности»), Марка Ферро (фильм как симптом, раскрывающий «тайную сторону» власти и общества) и Мишеля Фуко («диспозитив сексуальности») автор исследует отношение чехословацкого кинематографа к мужской наготе и сексуальности в более широком контексте социально-политической истории, а также чехословацкого кинематографического производства после Второй мировой войны.Анализ, сосредоточен на двух лентах: «Лабакан» Вацлава Кршки (1956) и «Парни из бронзы» Станислава Стрнада (1980). Он должен послужить сравнительному исследованию того, как были сублимированы и перенесены на экран гомосексуальные фантазмы в двух исторических моментах – во второй половине 1950-х гг., т.е. в период выхода из сталинизма и соцреализма, а также на рубеже 1970-х и 1980-х гг., т.е. в середине эпохи нормализации и функционирования режима Густава Гусака. Главной целью исследования является прослеживание симптоматичного качественного преобразования того, каким образом раскрываются и функционируют в кино гомосексуальные изображения (в определении Шиманского «дегенерации»). что отражает их присвоение, «перенаправление» и использование тоталитарной властью.В богатом литературном, театральном и кинематографическом творчестве Кршки мы находим многочисленные «тайные сигналы», а также отчетливые гомоэротические коннотации и подтексты, проявлявшиеся, между прочим, в спектакуляризации и эротизации мужского тела, своеобразной конструкции героев-аутсайдеров, опровержении половых стереотипов, антикизирующей, ориентальной или экспрессионистской итп. стилизации. В его творчестве особое место занимает чехословацко-болгарская суперпродукция «Лабакан» – адаптация романтической сказки о портном-подмастерье, мечтавшем занять место сына визира, ставшая для режиссера средством личного, авторского высказывания. В трансгрессивной, фабуле с возможным «двойным прочтением», в специфическом пансексуализме и «комплексе мужской телесности», которым правит логика жаждущего взгляда, а также в паракэмповой эстетике, ассоциирующейся сегодня с квирной стилистикой, проявляется гомосексуальный (гомотекстуальный) характер произведения Кршки. Согласно Шиманскому, материализация гомосексуальных фантазмов на экране создавала (как для художника, так и для потребителей картины) пространство свободы и «артизма жизни». С одной стороны она дарила им убежище и была средством ухода от угнетающей культурной действительности, а с другой – превращалась в выражение протеста и практикой сопротивления гетеронормативному и тоталитарному миру. Казарменно-спортивный фарс «Парни из бронзы», в свою очередь, принадлежит к более обширной группе произведений, затрагивавших в популярном киножанре тему мероприятий, исключительных в мировом масштабе – чехословацких спартакиад. Их самой зрелищной частью были массовые гимнастические показы, организовавшиеся каждые 5 лет на пражском Страговском стадионе. История воинской части, солдаты которой, побеждая собственные слабости и превратности судьбы, подготавливают спартакиядную гимнастическую комбинацию, смонтирована с документальными съемками настоящих показов на Страгове в 1980 году. Она вписывается в кинематографические «форматы» периода нормализации, то есть проверенные и «запатентованные» стилистико-жанровые формулы, которыми власти пользовались для «мягкой» пропаганды и индоктринации. Способ презентации Стрнадом армейских и спортивных гомообщественных отношений, а также доминирующая в картине стихия мужественности и связанный с ней специфический «комплекс телесности», указывают на своеобразную связь эротизации мужского тела с идеологическими директивами и политическими потребностями. Более того, согласно Шиманскому, они свидетельствуют и о том, что целью коммунистических властей было не только «стандартное» формирование и распространение «правильных» эталонов «настоящей» мужественности, но и такая обработка мужской телесности и эротики, чтобы они, вместо субверсивно подрывать существующий порядок, поддерживали его и воспроизводили нормализованный «диспозитив сексуальности».В этом контексте автор внимательнее присматривается к спартакиадным выступлениямгимнастов, особенно к пользующимся огромным успехом показам, в которых участвовало почти 14 000 полуобнаженных солдат. Они были беспрецедентным в коммунистическом общественном пространстве чествованием мужских телесности и чувственности, отличавшимся и особенными идеализацией эстетизацией, интересными хореографическими решениями и позами упражняющихся, эротической диалектикой прикрытия и обнаженности, а также изощренным сгущением драматического накала. В этих зрелищах, вслед за инструментализацией гендера и эротики, характерной для спартакиад в целом, пошла и инструментализация кодов гомосексуального взгляда и влечения, а также свойственного им воображариума, которые – после замены знаков местами и нейтрализации инверсионных коннотаций – использовались нормализационным правительством.Гомосексуальные фантазмы во времена Кршки могли еще служить стимулом для личной экспрессии и практикой сопротивления, или, хотя бы, внутренним убежищем и уходом. Двадцать лет спустя они оказались присвоены, сманипулированы и инструментализированы властью, превратившись в часть ее системных нормализирующих процедур, орудие «диспозитива сексуальности», соответствующего политическим требованиям, а также инструмент самототализирующих и укрощающих действий.
5
Publication available in full text mode
Content available

Distribution of Czechoslovak films in Poland in the years 1947–1973

100%
Szymański K.
Studia z Dziejów Rosji i Europy Środkowo-Wschodniej
|
2019
|
vol. 54
|
issue 3
127-203
PL
Począwszy od premiery Ludzi bez skrzydeł w 1947 r. filmy czechosłowackie weszły na stałe do repertuaru polskich kin i stały się aż do upadku komunizmu jednym z jego najważniejszych składników (stanowiąc 8% wszystkich tytułów wprowadzonych do rozpowszechniania w czasach PRL-u). Były wyświetlane w ramach dystrybucji zarówno tzw. szerokiej (normalnej), jak i wąskiej – ograniczonej wyłącznie do dyskusyjnych klubów filmowych oraz kin studyjnych. Ponadto można je było oglądać na różnego rodzaju festiwalach i przeglądach (np. na cieszących się ogromną popularnością corocznych Konfrontacjach) oraz okazjonalnych pokazach i uroczystych premierach. Od 1958 r. znalazły się również w repertuarze Telewizji Polskiej, przy czym częściowo były to tytuły premierowe – nieznane wcześniej z kin (w tym m.in. seriale).
EN
Ever since the premiere of Men Without Wings in 1947, Czechoslovak films have become a permanent feature in the roster of Polish cinemas and were one of its major components until the collapse of communism (constituting 8% of all titles introduced to distribution during the communist era). They were screened as part of both the wide (regular) and limited distribution, i.e. restricted only to film societies and arthouse cinemas. Moreover, they could be seen at various festivals and reviews (such as the very popular annual Confrontations [Konfrontacje]) and occasional screenings and solemn premieres. Since 1958, they have also been included in the programme of the Polish Television [Telewizja Polska], some of them being premiere titles – previously unreleased in cinemas (including series).
6
Publication available in full text mode
Content available

Degeneracja fantazmatu homoseksualnego w znormalizowanej kinematografii czechosłowackiej. Od Krawca i księcia Václava Krški (1956) do Chłopaków z brązu Stanislava Strnada (1980)

100%
Szymański K.
Studia z Dziejów Rosji i Europy Środkowo-Wschodniej
|
2017
|
vol. 52
|
issue 2
PL
Degeneration of homosexual phantasm in the normalised Czechoslovak cinema. From the Labakan by Václav Krška (1956) to Kluci z bronzu by Stanislav Strnad (1980)AbstractThe author – inspired by the notion of “phantasm” as proposed by Maria Janion, and using the concepts of, among others, German Ritz (the poetics of inexpressible homosexual desire and “complex of corporality”), Marc Ferro (film as a symptom revealing the “hidden side” of power and society) and Michel Foucault (“arrangement of sexuality”) – examines the attitude of Czechoslovak cinema towards male nudity and sexuality in a broader context of socio-political history and filmmaking in Czechoslovakia after the Second World War.An analysis, centered on two films: the Labakan (The False Prince) by Václav Krška (1956), and Kluci z bronzu (Boys of Bronze) by Stanislav Strnad (1980), is to comparatively examine how homosexual phantasms were sublimated and transferred to the screen in two historical moments – in the second half of the fifties, i.e. when the country was going out of the Stalinist and socialist realism period, and at the turn of the eighties, that is in the middle of the period of normalization and the regime of Gustáv Husák. The main purpose of the analysis is to examine a symptomatic change in quality – called by Szymański as “degeneration” – of the way in which homosexual imaginations were disclosed and functioned in films, that reflected their appropriation, “reorientation” and exploitation by the totalitarian authorities.In the rich literary, dramatic and film achievements of Krška we find many homosexual “hidden signals” as well as clear connotations and indications, expressing themselves in, among other things, spectacularization and erotization of the male body, a peculiar construct of protagonists-outsiders, questioning of gender stereotypes, stylisation modelled on antiquity, oriental or expressionistic one, etc. Special place in his creativity is occupied by the Czechoslovak-Bulgarian film super-production titled Labakan (The False Prince), in which the adaptation of the fairy tale about a tailor’s apprentice who wanted to take the place of the vizier’s son became for the director a vehicle for his personal, author’s commentary. The homosexual (homotextual) character of Krška’s film reveals itself in its transgressive plot open to a “double reading”, in its specific pansexuality and the “complex of male corporality”, governed by the logic of covetous look, and in the paracamp aesthetic associated today with queer style. In Szymański’s opinion, the materialization of homosexual phantasms on the screen offered both for the author and the spectators an area of freedom and “artistry of life”: on the one hand it offered them shelter and was an escape from the oppressive cultural reality, on the other – it was becoming the means to contest and the practice of resistance to the heteronormative and totalitarian world. Whereas a barracks-sports farce titled Kluci z bronzu (Boys of Bronze) by Stanislav Strnad belongs to a bigger group of films which in this popular form were taking up the subject of exceptional and unique on the world scale events – Czechoslovak Spartakiads, with their most spectacular part in the form of mass gymnastic compositions performed at the Strahov Stadium in Prague. The fictional history of soldiers, who – overcoming their limitations and reverses of fortune, were preparing a composition of artistic gymnastics for the Spartakiads, was combined with documental shots of the real performing sports compositions at the Strahov in 1980. It inscribes into the normalized film “formats”, that is the tested and “patented” stylistic and genre formulas used by the authorities as “soft” means of propaganda and indoctrination. The way in which Strnad presents military and sport homosocial relations, together with a domination in the film of the element of masculinity and the specific “complex of male corporality”, imply some special interrelation between the erotisation of the male body, ideological directives, and political needs. What is more, according to Szymański, they also indicate that the purpose of the communist authorities was not only the “standard” creation and propagation of “appropriate” models of “real” masculinity, but also such shaping of male corporality and eroticism that they would support the existing political order instead of subverting it, and replicate the normalized “arrangement of sexuality”.In this context the author looks closely at the Spartakiada’s mass gymnastic exercises demonstrated by male gymnasts, and especially at the hugely popular shows performed by almost fourteen thousand of half-naked soldiers, which were an unprecedented in the communist public space celebration of male physicality and sensuality, characterised by special idealisation and aestheticisation, outstanding choreography and spectacular figures of the performers, erotic dialectics of clothes and nudity, and the condensation of tension which was gradually and sophisticatedly built.In these shows, the instrumentalisation of gender and eroticism, characteristic of Spartiakiads in general, was followed by the instrumentalisation of codes of homosexual look and desire, together with imaginarium specific to them, which – after the reversal of signs and neutralisation of inversive connotations – were harnessed for the use of normalization.Homosexual phantasms which in the time of Krška could have been a stimulant of personal expression and practice of opposition, and at least an internal shelter and refuge, twenty years later were appropriated, manipulated and instrumentalized by the communist authorities, becoming part of their system normalizing procedures, a tool for ordering or “arranging sexuality” in accordance with political lines, and an instrument of self-totalitaring and self-harnessing actions. Дегенерация гомосексуального фантазма в нормализованном чехословацком кинематографе. От «Лабакана» Вацлава Кршки (1956) до «Парней из бронзы» Станислава Стрнада (1980)АннотацияВдохновившись понятием «фантазма» в понимании Марии Янион, а также пользуясь концепциями, между прочим, Германа Ритца (поэтика невысказанного гомосексуального влечения и «комплекс телесности»), Марка Ферро (фильм как симптом, раскрывающий«тайную сторону» власти и общества) и Мишеля Фуко («диспозитив сексуальности») автор исследует отношение чехословацкого кинематографа к мужской наготе и сексуальности в более широком контексте социально-политической истории, а также чехословацкого кинематографического производства после Второй мировой войны.Анализ, сосредоточен на двух лентах: «Лабакан» Вацлава Кршки (1956) и «Парни из бронзы» Станислава Стрнада (1980). Он должен послужить сравнительному исследованию того, как были сублимированы и перенесены на экран гомосексуальные фантазмы в двух исторических моментах – во второй половине 1950-х гг., т.е. в период выхода из сталинизма и соцреализма, а также на рубеже 1970-х и 1980-х гг., т.е. в середине эпохи нормализации и функционирования режима Густава Гусака. Главной целью исследования является прослеживание симптоматичного качественного преобразования того, каким образом раскрываются и функционируют в кино гомосексуальные изображения (в определении Шиманского «дегенерации»). что отражает их присвоение, «перенаправление» и использование тоталитарной властью.В богатом литературном, театральном и кинематографическом творчестве Кршки мы находим многочисленные «тайные сигналы», а также отчетливые гомоэротические коннотации и подтексты, проявлявшиеся, между прочим, в спектакуляризации и эротизации мужского тела, своеобразной конструкции героев-аутсайдеров, опровержении половых стереотипов, антикизирующей, ориентальной или экспрессионистской итп. стилизации. В его творчестве особое место занимает чехословацко-болгарская суперпродукция «Лабакан» адаптация романтической сказки о портном-подмастерье, мечтавшем занять место сына визира, ставшая для режиссера средством личного, авторского высказывания. В трансгрессивной, фабуле с возможным «двойным прочтением», в специфическом пансексуализме и «комплексе мужской телесности», которым правит логика жаждущего взгляда, а также в паракэмповой эстетике, ассоциирующейся сегодня с квирной стилистикой, проявляется гомосексуальный (гомотекстуальный) характер произведения Кршки. Согласно Шиманскому, материализация гомосексуальных фантазмов на экране создавала (как для художника, так и для потребителей картины) пространство свободы и «артизма жизни». С одной стороны она дарила им убежище и была средством ухода от угнетающей культурной действительности, а с другой – превращалась в выражение протеста и практикой сопротивления гетеронормативному и тоталитарному миру.Казарменно-спортивный фарс «Парни из бронзы», в свою очередь, принадлежит к более обширной группе произведений, затрагивавших в популярном киножанре тему мероприятий, исключительных в мировом масштабе – чехословацких спартакиад. Их самой зрелищной частью были массовые гимнастические показы, организовавшиеся каждые 5 лет на пражском Страговском стадионе. История воинской части, солдаты которой, побеждая собственные слабости и превратности судьбы, подготавливают спартакиядную гимнастическую комбинацию, смонтирована с документальными съемками настоящих показов на Страгове в 1980 году. Она вписывается в кинематографические «форматы» периода нормализации, то есть проверенные и «запатентованные» стилистико-жанровые формулы, которыми власти пользовались для «мягкой» пропаганды и индоктринации. Способ презентации Стрнадом армейских и спортивных гомообщественных отношений, а также доминирующая в картине стихия мужественности и связанный с ней специфический «комплекс телесности», указывают на своеобразную связь эротизации мужского тела с идеологическими директивами и политическими потребностями. Более того, согласно Шиманскому, они свидетельствуют и о том, что целью коммунистических властей было не только «стандартное» формирование и распространение «правильных» эталонов «настоящей» мужественности, но и такая обработка мужской телесности и эротики, чтобы они, вместо субверсивно подрывать существующий порядок, поддерживали его и воспроизводили нормализованный «диспозитив сексуальности».В этом контексте автор внимательнее присматривается к спартакиадным выступлениям гимнастов, особенно к пользующимся огромным успехом показам, в которых участвовало почти 14 000 полуобнаженных солдат. Они были беспрецедентным в коммунистическом общественном пространстве чествованием мужских телесности и чувственности, отличавшимся и особенными идеализацией эстетизацией, интересными хореографическими решениями и позами упражняющихся, эротической диалектикой прикрытия и обнаженности, а также изощренным сгущением драматического накала. В этих зрелищах, вслед за инструментализацией гендера и эротики, характерной для спартакиад в целом, пошла и инструментализация кодов гомосексуального взгляда и влечения, а также свойственного им воображариума, которые – после замены знаков местами и нейтрализации инверсионных коннотаций – использовались нормализационным правительством.Гомосексуальные фантазмы во времена Кршки могли еще служить стимулом для личной экспрессии и практикой сопротивления, или, хотя бы, внутренним убежищем и уходом. Двадцать лет спустя они оказались присвоены, сманипулированы и инструментализированы властью, превратившись в часть ее системных нормализирующих процедур, орудие «диспозитива сексуальности», соответствующего политическим требованиям, а также инструмент самототализирующих и укрощающих действий.
7
Publication available in full text mode
Content available

Overrated and overlooked. The critical reception of Czechoslovak cinema in Poland in the 1950s and 1960s based on Karel Kachyňa’s Smugglers of Death

100%
Szymański K.
Studia z Dziejów Rosji i Europy Środkowo-Wschodniej
|
2020
|
vol. 55
|
issue 3
75-102
EN
Kachyňa’s Smugglers of Death, first screened in Polish cinemas in 1960, was considered by critics as one of the top achievements of Czechoslovak film-making. Their focus, however, was on the entertainment and technical aspects of the work (treating it as a successful, ambitious genre film), glossing over its genesis, ideological content and political message. In the late 1950s and early 1960s, Smugglers of Death, along with such pictures as Romeo, Juliet and Darkness by Jiří Weiss and Invention for Destruction by Karel Zeman, became one of the most highly rated and most extensively discussed Czechoslovak films in the Polish press. Yet in the meantime, Polish film critics (who gave surprisingly low ratings to Hic Sunt Leones by Václav Krška and At the Terminus by Ján Kadár and Elmar Klos) overlooked or downplayed the importance of the “thaw-era” pictures produced by the Czechoslovak First Wave, which burst the socialist realism straitjacket and experimented with new language and contemporary topics in the late 1950s.
PL
Wprowadzony do dystrybucji w polskich kinach w 1960 r. film Karela Kachyni Przez zieloną granicę krytycy potraktowali jako czołowe dokonanie kinematografii czechosłowackiej. Skupiali się jednak na walorach rozrywkowych i rzemieślniczych dzieła (traktując je jako udany film gatunkowy z ambicjami), zupełnie zaś pomijali milczeniem jego genezę i zawartość ideologiczną oraz wydźwięk polityczny. Przez zieloną granicę stało się na przełomie lat pięćdziesiątych i sześćdziesiątych – obok m.in. Romea, Julii i ciemności Jiříego Weissa oraz Diabelskiego wynalazku Karela Zemana – jednym z najwyżej ocenianych oraz najobszerniej omawianych w polskiej prasie filmów czechosłowackich. W tym samym czasie jednak polska krytyka (zaskakująco nisko oceniając np. Tu są lwy Václava Krški czy Przystanek na peryferiach Jána Kadára i Elmara Klosa) przegapiła lub zbagatelizowała znaczenie „odwilżowych” filmów Pierwszej Fali, które w końcu lat pięćdziesiątych zrywały w Czechosłowacji z socrealistycznym schematyzmem oraz próbowały nowego języka i współczesnej tematyki.
8
Publication available in full text mode
Content available

The Film Director Who Was a Spy. Jadwiga Plucińska (1908–1999): A Forgotten Pioneer of Polish Documentary Film

100%
Szymański K.
Studia z Dziejów Rosji i Europy Środkowo-Wschodniej
|
2024
|
vol. 59
|
issue 3
77-86
PL
Celem artykułu jest przypomnienie Jadwigi Plucińskiej – przedwojennej aktorki, w czasie II wojny światowej – sekretarki w warszawskim biurze Die Deutsche Wochenschau, a w latach 1946–1959 – reżyserki około dwudziestu filmów dokumentalnych oraz felietonów do Polskiej Kroniki Filmowej, ukazujących zmiany społeczne, kulturowe i obyczajowe najpierw w Polsce odradzającej się po zniszczeniach wojennych (zwłaszcza na tzw. Ziemiach Odzyskanych), a potem w czasie październikowej odwilży. Jej karierę przerwało w roku 1959 aresztowanie i następnie pięcioletnie uwięzienie na skutek oskarżenia o szpiegostwo na rzecz wywiadu amerykańskiego. W rezultacie Plucińska została niemal zupełnie zapomniana i wykreślona z kart historii polskiego kina, a jej wycofana z rozpowszechniania od końca lat pięćdziesiątych twórczość pozostaje praktycznie nieznana.
EN
This article aims to recall Jadwiga Plucińska – a pre-war actress, during the Second World War, a secretary in the Warsaw office of Die Deutsche Wochenschau, and between 1946 and 1959, a director of some twenty documentaries and features for the Polish Newsreel, showing the social, cultural and moral changes first in Poland recovering from the devastation of war (especially in the so-called Recovered Territories), and then during the ‘56 October Thaw. Her career was interrupted in 1959 by her arrest and subsequent five-year imprisonment on a charge of spying for US intelligence. As a result, Plucińska was almost completely forgotten and erased from the pages of Polish cinema history, and her work, withdrawn from distribution since the late 1950s, remains virtually unknown.
9
Publication available in full text mode
Content available

Petr Roubal, Československé spartakiady, Nakladatelství Academia, Praha 2016 (Šťastné zítřky), ss. 405.

100%
Szymański K.
Studia z Dziejów Rosji i Europy Środkowo-Wschodniej
|
2017
|
vol. 52
|
issue 2
252-261
10
Publication available in full text mode
Content available

Monotrynitarne powitanie w Apokalipsie

63%
Rucki M., Szymański K.
Scriptura Sacra
|
2015
|
issue 19
183-197
EN
In the paper, the attention is paid to the greeting directed to the readers of the Revelation in the passage 1:4-7. Its structure suggests that its source is not John who wrote the Book, but the Gog who presents Himself as a unity of three persons: Father, Son and the Holy Spirit. The greeting focused most on Jesus Christ, his exceptional love towards humans and his mssion. Along with his appearance on the Earth, the process of bringing people back to God started. Monotrinitarian greeting introduces the reader to the reality of the eschatological future which would have been horrible if not the fact of limitless love and care expressed in the greeting.
PL
W artykule zwrócono uwagę na pozdrowienie skierowane do czytelników Apokalipsy św. Jana w wersetach 1,4-7. Struktura pozdrowienia sugeruje, że nie jest do pozdrowienie wyartykułowane przez Jana, tylko pochodzące od Boga jawiącego się jako jedność trzech Osób: Ojca, Syna i Ducha Świętego. Najwięcej uwagi pozdrowienie poświęca osobie Jezusa Chrystusa, Jego wyjątkowej miłości do człowieka oraz Jego misji, albowiem wraz z Jego pojawieniem się na ziemi rozpoczęło się dzieło odzyskiwania człowieka dla Boga. Monotrynitarne pozdrowienie wprowadza czytelnika w rzeczywistość rzeczy ostatecznych, która byłaby przerażająca, gdyby nie fakt bezgranicznej miłości i życzliwości wyrażonej w tymże pozdrowieniu.
11

Marilyn Monroe 1962

63%
Piotrowski G., Szymański K.
Kwartalnik Filmowy
|
2013
|
issue 83-84
36-58
PL
W kreacjach filmowych Marilyn Monroe od drugiej połowy lat 50., a zwłaszcza od początku lat 60., w ówczesnej przemianie jej fizycznego wizerunku, a także w działaniach, jakie podejmowała w celu zmiany swego statusu Piotrowski i Szymański widzą symptomy procesu wyzwalania się gwiazdy-marionetki spod dominacji reguł i oczekiwań „hegemonów hollywoodzkiego spektaklu”. Na podstawie ostatniego, niedokończonego filmu Monroe "Coś trzeba dać" oraz jej sesji zdjęciowych z 1962 r. – Berta Sterna dla „Vogue’a” i George’a Barrisa dla „Cosmoplitan” – autorzy analizują , w jaki sposób Monroe wybijała się na twórczą (i kobiecą) autonomię poprzez zmianę sposobu używania swej dojrzałej, naznaczonej wiekiem i doświadczeniami cielesności jako narzędzia ekspresji aktorskiej. W 1962 r. następuje wyraźny odwrót od MM jako gwiazdy, seks-symbolu, metafory czy idei w kierunku Marilyn Monroe – aktorki, dojrzałej i niezależnej kobiety, konkretnego człowieka (z całą jego realną fizycznością i cielesnością ), Zdarzenia.
EN
In Marilyn Monroe’s film creations from the second half of the 1950s, and especially the beginnings of the 1960s, and particularly in the change in her physical appearance, as well as in the steps she took in order to change her status, the authors see the symptoms of the process of the star-marionette freeing herself from the domination of rules and expectations of the “hegemons of the Hollywood spectacle”. Using the example of Monroe’s last, unfinished film "Something’s Got to Give" and her photo sessions from 1962 – Bert Stern’s from the “Vogue” and George Barris’ for “Cosmopolitan”, the authors analyse the way in which Monroe reached for creative (and feminine) autonomy through changing the way she used her mature, marked with age and experience body as means of artistic expression. In 1962 there is a marked shift from Marilyn Monroe as a star and a sex symbol, a metaphor or an idea towards Marilyn Monroe as a mature and independent woman and actress, a real, physical person with a real body, an Event.
12
Publication available in full text mode
Content available

Sąd Boży w Biblii jako pozytywne wyczekiwane doświadczenie

63%
Rucki M., Szymański K.
Scriptura Sacra
|
2020
|
issue 24
111-130
EN
In the paper, the overview and analysis of the Biblical texts connected with God’s judgment is presented, starting with the sin of the first humans, through the times of Moses and prophets up to Jesus Christ and the eschatological final judgment. It was shown in the analysis, that the God’s judgment described in the Bible is quite different from its popular understanding. Some scholars see the final judgment as a curse contrasting with eternal blessing or with eschatological Messianic celebration, while many Biblical passages emphasize the positive essence of the God’s judgment. God is presented as a just judge who case about the rights of the weakest ones, and to Him turns every offended one. The punishment resulting from the just verdict means in fact the ultimate destruction of the things damaged by the wrongdoers. In this context, the final eschatological judgment is presented as a positive and awaited event.
PL
Artykuł zawiera przegląd i analizę tekstów biblijnych związanych z sądem od upadku pierwszych ludzi poprzez czasy Mojżesza i proroków aż do Chrystusa i sądu ostatecznego. Analiza wykazuje, że sąd Boży opisywany na kartach Pisma św. znacznie różni się od popularnych o nim wyobrażeń. Niektórzy badacze postrzegają sąd ostateczny jako przekleństwo kontrastujące z wiecznym błogosławieństwem czy też z eschatologiczną mesjańską ucztą, tymczasem wiele biblijnych tekstów podkreśla pozytywny charakter sądu Bożego. Bóg jest ukazywany w Biblii jako sprawiedliwy sędzia, dbający o prawa najsłabszych, do którego zwraca się każdy pokrzywdzony. Kara, wynikająca ze sprawiedliwego osądu, jest ostatecznym zniszczeniem tego, co już zostało zburzone przez złoczyńców. W tym kontekście sąd ostateczny jawi się jako wyczekiwane pozytywne doświadczenie.
13
Publication available in full text mode
Content available

The Concepts of Sustainable Organisation, Sustainable Human Capital Management and Organisational Resilience as Guidelines for Modernisation of Healthcare Units in Poland

51%
Rostkowski T., Strzemiński J., Szymański K.
Edukacja Ekonomistów i Menedżerów
|
2020
|
vol. 57
|
issue 3
EN
A multitude of attempts to reform the Polish healthcare system cannot be treated as fully successful. Therefore, there is a need to determine new possible methods that can solve financial, social, and environmental problems burdening the system. Thus, the purpose of this article is to present necessary steps that have to be taken in order to conduct a successful reform. Moreover, the article presents an overview of the current state of the theory of sustainable organisation, sustainable human capital management and resilience. Proper implementation of the key elements of the above-mentioned theories may turn out helpful in the process of modernisation of human capital management in the Polish healthcare system.
14
Publication available in full text mode
Content available

Zerwanie szóstej pieczęci i „dzień wielki gniewu ich” (Ap 6, 17)

51%
Rucki M., Szymański K., Abdalla M.
Ruch Biblijny i Liturgiczny
|
2019
|
vol. 72
|
issue 4
293-309
EN
In the paper, the issue of the Lamb’s wrath connected with the opening of 6th seal in the Book of Revelation 6:17 is analyzed. The Lamb’s wrath is itself unusual and paradoxical, because a lamb is not an animal associated with wrath. Hence, in the biblical studies, more attention is paid to the victory and glory of the Lamb, and to His role in the salvation of human beings, as well as to His marriage supper. The present study covers the context of 6th seal opening and subsequent plagues and disasters with references to Rabbinic literature and Biblical passages. In particular, the shake of universe and horror of people are discussed. In addition, the comparison of human anger and God’s wrath was performed.
PL
W artykule przeanalizowano zagadnienie gniewu Baranka pojawiającego się w opisie wizji złamania szóstej pieczęci w Księdze Objawienia (Ap 6,17).  Gniew Baranka jest czymś niezwykłym i paradoksalnym sam w sobie, gdyż baranek nie jest zwierzęciem kojarzącym się z gniewem. Dlatego też w badaniach zazwyczaj więcej uwagi poświęca się zwycięstwu Baranka i Jego chwale, a także roli, jaką odegrał w zbawieniu ludzi, i Jego uczcie weselnej. Niniejsze studium obejmuje kontekst złamania szóstej pieczęci oraz następujących po nim plag i nieszczęść z odniesieniami do literatury rabinicznej i tekstów innych ksiąg biblijnych. Osobno omówiono poruszenie kosmosu oraz przerażenie ludzi spowodowane gniewem baranka. Dokonano też porównania gniewu ludzkiego z gniewem Bożym.
first rewind previous Page / 1 next fast forward last
JavaScript is turned off in your web browser. Turn it on to take full advantage of this site, then refresh the page.